Текстовая версия выпуска
Раз за разом попадается в комментариях мысль, что, мол, в СССР люди жили, как за оградой детского сада, в оранжерее. Как только ограда упала, "реальный мир" затопил наш наивный и расслабленный теремок, и наступила действительность. Мол, настоящая жизнь она именно такая, и всегда была именно такой - человек человеку волк, ты умри сегодня, а я завтра, если ты такой умный, почему такой бедный. И только в странном государственном образовании под названием Советский Союз был устроен пансион, в котором граждан с утра до вечера кормили манной кашей и вытирали слюнки. Эта точка зрения слабо коррелирует с провозглашённым на государственном уровне преставлением о том, что в СССР вообще-то все сидели в тюрьме, а кто не сидел, тот охранял, потому что вокруг, и даже под кроватью, сидел вездесущий КГБ, и чуть что - цап-царап и в кабинет с настольной лампой, которую удобно разворачивать, чтобы светить подозреваемому в лицо. Тем не менее, и ту и другую версию событий уверенно высказывают одни и те же люди. Советские люди были инфантильны, но выдумывали разные способы уйти от КГБ. Советские люди жили в оранжерее, но погибали от голода, очередей, плохой туалетной бумаги, и вынуждены были в 4 утра бежать в молочную кухню за завтракам для своих печальных младенцев. Наивных советских людей оберегали от потрясений и запрещали доступ к сокровищам мировой культуры, и... Видимо, поэтому советские люди создавали великие произведения сами, в том числе, и в кинематографе.
Но сегодня я не о советском кино хотел поговорить, а о фильме вполне американском, голливудском. Фильме 1979 года, режиссёра Алана Дж. Пакулы, "Начать сначала". Это очень смешной фильм - в том смысле, что мы часто не видим себя со стороны, а со стороны мы как раз бываем очень смешны. Герой фильма, Фил Поттер, журналист, разводится с женой - по её инициативе, потому что она теперь видит себя не иначе как звездой эстрады, и Фил её перестал устраивать. Он едет в Бостон, к брату, чтобы развеять тоску-печаль, и знакомится там со странноватой воспитательницей детсада, которая вдруг оказывается очень интересной женщиной. Фил (а его играет Берт Рейнольдс, один из образцов мужской харизмы 70-х годов) мечется между бывшей эстрадницей и новой воспитательницей, и всё никак не может решить, где ему преклонить голову - всё такое вкусное, давайте и мёд и сгущёнку, и можно без хлеба.
И главное, этому Берту Рейнольдсу совсем не идёт эта роль - он всю дорогу вываливается из неё, но силой мысли как-то запихивает себя обратно, так, что в итоге становится ясно, что главное для актёра - вовсе не харизма, а элементарное чувство самоиронии, то чувство, обладая которым, любой актёр не пропадёт, какую бы роль он не играл. Конечно, нельзя не сказать и о Джилл Клейборг - её героиня, серая мышка с внезапно прорезавшейся изюминкой, невероятно симпатична, но главный герой (усилиями сценариста, конечно же) всё же перетягивает одеяло на себя. Он смешно страдает (хотя зрителю сразу понятно, что страдать не из-за чего, слава богу, что живой ушёл от этой своей эстрадницы), потом смешно влюбляется, потом смешно мечется между новой любовью и старой - в общем, ему бы в цирк, да не приглашают. Но есть один важный нюанс - в какой-то момент зритель начинает его жалеть. Вот жалко его почему-то, и всё тут. С этим волевым подбородком с ямочкой, с этим подтянутым животом - он будто ступил на территорию совсем ему не родную. И на этой чужой территории, территории драмы, он выглядит и смешно и жалко. Но не обидно жалко, мол, "знаете, где жалко у пчёлки", "себя пожалейте" и т.п. - а по-человечески, по-людски жалко.
Я думаю, детский сад, оранжерея - это состояние не только советского общества, а вообще состояние цивилизованного мира в конце 70-х-начале 80-х годов. Даже самые страшные события тех лет не возмущали на безмятежной глади общественного самочувствия ни единой всплеска - ни в СССР, ни на Западе. Это было время новой музыки - нью-вэйв, пост-панк, итало-диско там всякое, и вообще самая разнообразная электроника. У нас - русский рок, противоречивый, но очень интересный феномен. Это было время вдумчивого кино, и у нас, и на Западе. Это была передышка перед 90-ми. 90-е - они ведь и в Америке не были очень уж простыми... Мир готовился к будущим переменам, мир наслаждался недолгим покоем - это было затишье перед бурей. Именно поэтому эти фильмы, фильмы 70-х-80-х так странно смотреть сейчас - они не просто из другого времени, они из другой эпохи, из другого человечества, с другой планеты Земля. Понятно, что вернутся в Советский союз, как и в Америку 70-х - невозможно. Но как же симпатично выглядят фильмы "оттуда", и как хочется, чтобы в искусство, и в кино, в частности - вернулось хоть немного той чистоты, доброты, таланта...
А ведь то, что мы видим в фильмах тех лет, может вернуться. Может, но только в результате очень больших потрясений - катаклизмов мирового уровня, с великими и, казалось бы, неоправданными жертвами. Ну, как в большом стиле сталинской эпохи вдруг прорезался, вернулся серьёзный, суровый и величественный имперский классицизм 19 века. Мы сейчас сидим на вулкане, и никто не может предсказать время его извержения. Но извержение точно будет, и скоро, а значит, нам просто нужно дождаться, когда измученное новыми испытаниями человечество возродит то самое главное, что только есть на свете - человечность, любовь, надежду и веру в человека. Это будет новое искусство, но настояно оно будет на прежних, самых лучших, образцах. Оно расскажет о новом человеке, и расскажет так, что этот человек прослезится. И рассмеётся, конечно. Потому что его создатели не смогут не посмотреть и "Осенний марафон", и "Торпедоносцы", и "Собачье сердце" - как ориентиры, столпы, на которые можно будет опереться, чтобы создать своё, но тоже незабываемое. Тогда и мы с вами сможем сказать: ага, а мы ведь говорили, мы ведь предупреждали! Вот только для того, чтобы это сказать - нужно выжить. Будьте здоровы, дорогие друзья, постарайтесь не сгинуть в ближайшие 5-10 лет. Там ещё будет период восстановления, зализывания ран, но, думаю, главное - пережить эти 5-10 лет, они будут самыми трудными и опасными. А дальше... Нет, дальше не тишина, дальше должно быть полегче.